9 мая около 40 стран заявили о своей поддержке создания нового международного суда для преследования «преступления агрессии» России против Украины. Это стало результатом совместной договоренности между Украиной и Советом Европы.
9 мая 2025 года около 40 стран объявили о поддержке создания нового международного суда для преследования «преступления агрессии». Суд создается в рамках совместного соглашения между Украиной и Советом Европы, ключевой правозащитной организацией континента. Поскольку проект устава суда еще не был опубликован, многие его элементы все еще остаются непонятными. Но многочисленные брифинги предоставили общую идею: этот специальный трибунал будет рассматривать дела против российских чиновников за полномасштабное вторжение в Украину с 2022 года и аннексию украинской территории, включая Крым, в 2014 году. Новый суд является результатом многомесячных переговоров между членами «Основной группы», в которую входят преимущественно европейские страны. За разъяснением этого важного шага Justice Info обратилось к Марике де Хун, доценту кафедры международного уголовного права Амстердамского университета.
JUSTICE INFO: Какова Ваша первоочередная реакция на объявление о создании Трибунала по преступлению агрессии путем заключения соглашения между Украиной и Советом Европы?
МАРИКЕ ДЕ ХУН: В дискуссии всегда был важным вопрос: будет ли это международный суд или суд, который будет базироваться в украинской юрисдикции? Это очень важно, учитывая вопрос неприкосновенности. Преступление агрессии является преступлением командования, а это означает, что оно направлено на тех, кто находится у власти, как политической, так и военной, для принятия решений по планированию, подготовке и выполнению преступления агрессии. Итак, речь идет о президенте России Владимире Путине, министре иностранных дел Сергее Лаврове, министре обороны Сергее Шойгу. В частности, Путин и Лавров подпадают под так называемый «иммунитет главы государства». Иммунитет главы государства традиционно признается в международном праве, но, возможно, не в международном суде. Однако у нас не так много прецедентного права относительно того, каковы на самом деле критерии руководства и что именно означают подготовка, планирование, исполнение и т.д. Есть много лидеров, которые также участвовали в довольно детальном планировании военных операций, которые могут подпадать под признаки преступления агрессии. Например, военная операция с территории Беларуси с целью нападения на Украину оттуда. Поэтому очень важен вопрос, будет ли это национальный украинский суд с возможной определенной поддержкой со стороны других государств, или же это будет международный суд.
Один из украинцев на переговорах сказал мне: «Он не является украинским. Он создан по двустороннему соглашению с Советом Европы, имеет международную правовую идентичность и применяет международное право». Так насколько международным становится этот суд?
Я думаю, что идеальный путь для тех, кто хочет, чтобы его признали международным судом – сейчас, когда он создается на основе соглашения между Украиной и Советом Европы, – это, надеюсь, присоединение многих других государств к этому суду, признание его или членство в нем. Это также то, что произошло с Нюрнбергским трибуналом. Нюрнбергский трибунал сначала был основан только четырьмя государствами-победителями, но потом к нему быстро присоединились еще 19 государств, а затем была принята резолюция Генеральной Ассамблеи ООН, которая также признала его. Поэтому я считаю, что это пока лучший путь, учитывая, что он создается по украинскому законодательству и уже имеет региональную международную ауру Совета Европы. На данный момент в Генеральной Ассамблее ООН нет необходимого большинства в две трети голосов, потому что Россия является важным игроком в мире, и многие государства считают, что это не их война.
Вы сказали, что нет прецедентного права, но Украина осуществляет преследование за агрессию, и мы также можем оглянуться на Нюрнберг...
Существует прецедентное право, в частности в Нюрнберге и Токио. Украина также преследует за преступление агрессии, но по другим нормам, нежели те, которые признаны на международном уровне. Я думаю, что прецедентное право, наработанное Украиной, может быть полезным. Но судьи трибунала будут очень внимательно следить за тем, чтобы оно максимально соответствовало международно признанному пониманию преступления агрессии, в частности, чтобы создать возможность для других государств присоединиться, и чтобы этот суд имел легитимность международного суда.
Вы говорили о многих лидерах, которые потенциально могут предстать перед этим судом, и вы уже упомянули Беларусь. Речь идет о личностях, которые не относятся к российскому руководству? Говорим ли мы о руководстве Беларуси? Можем ли мы говорить о руководстве Северной Кореи?
Очень важно будет увидеть, какие именно формулировки будет содержать Устав трибунала, и будут ли в нем формулировки, которые сделают его трибуналом над Россией, то есть будут преследовать только российских агрессоров, или это будет трибунал над «агрессией против Украины», то есть будут преследовать тех, кто несет ответственность за агрессию против Украины. К этой последней группе, безусловно, относятся белорусы, и, возможно, также северокорейцы. В отношении всех них это неизменно является преступлением руководства. Это всегда касается тех, кто находится на позиции планирования, подготовки, исполнения и так далее. Для Беларуси очень важно осознать, что это не «соучастие», не «пособничество». Если вы посмотрите на положение об агрессии Международного уголовного суда (МУС), которое основывается на резолюции Генеральной Ассамблеи 1974 года, в которой Россия, кстати, была очень важным участником переговоров, то разрешение другому государству использовать вашу территорию для совершения агрессии само по себе является полноценным актом агрессии.
На мой взгляд, складывается впечатление, что мы ходили по кругу достаточно долго, пока они пытались построить какую-то базу политической поддержки и обсуждали много деталей. Как мы пришли к этому решению?
Мне трудно судить об этом со стороны. Я думаю, что жизненно важным аспектом являлось то, будет ли это украинский национальный суд или международный суд. И с самого начала существовали достаточно суровые кланы, которые рассматривали этот вопрос только как «или-или». И я думаю, что дискуссия, к которой мы пришли, позволяет создать промежуточное пространство между ними. Государства решают, насколько международным он станет, а прокуроры, исходя из этого, пытаются доказать, что неприкосновенность глав государств не может быть применена в этих конкретных обстоятельствах, учитывая объем международной поддержки. И тогда уже судьи будут решать, как относиться к этому аргументу.
Я думаю, что процесс был необходим. Конечно, жаль, что он длился некоторое время, но он может быть необходимым для создания среды, в которой все могли бы прийти к пониманию друг друга. Важным аспектом является то, что есть несколько влиятельных, мощных в военном плане государств, которые очень боятся, что будет создано что-то, что будет иметь влияние универсального наднационального суда или сможет извне уголовно судить за применение силы. Конечно, это Соединенные Штаты, Россия, Китай, а также Великобритания и Франция. Это государства, которые были наиболее громкими в этом вопросе. Франция и Великобритания являются членами Международного уголовного суда (МУС). В Кампале в 2010 году и затем в 2017 году в Нью-Йорке во время переговоров о введении ответственности за преступление агрессии они действительно убедились, что юрисдикция этого суда стала очень незначительной: нужно, чтобы государство-агрессор также было членом МУС [для того, чтобы юрисдикция суда могла распространяться на это преступление]. Это был компромисс. А теперь мы видим, как те же самые государства – которые теперь имеют другую позицию, поскольку речь идет о России – работают над тем, как создать трибунал, который бы не преследовал другие преступления агрессии. Это также было очень важной динамикой дискуссий.
Как вы отметили, пока нет устава. Но мы видим, что некоторые из самых больших проблем, например, сохранение неприкосновенности главы государства, похоже, решены.
В законодательстве о неприкосновенности произошло немало изменений. Все больше осознается, что в случае международных преступлений, таких как военные преступления, те, кто их совершает, не могут прятаться за неприкосновенностью. Это также является причиной того, что, будем надеяться, устав будет достаточно открытым для прокуроров и судей, которые смогут использовать этот суд, чтобы прояснить этот вопрос.
Из брифингов можно понять, что существует своеобразный обходной путь, по которому прокурор трибунала сможет подготовить обвинительные акты против тех, кто будет иметь личную неприкосновенность как глава государства, глава правительства или министр иностранных дел, пока они находятся у власти, но не сможет перейти к судебному разбирательству. В то время как другие смогут быть привлечены к ответственности. Это звучит рационально?
Конечно, это должно быть разрешено. Таким образом, у вас уже будет досье на случай, если еще что-то произойдет. Может произойти смена режима в России, Беларуси или Северной Корее, где новый режим может отменить эту неприкосновенность. Или, например, можно издать отчет, который станет как минимум важным авторитетным источником, который можно использовать в учебниках по истории, даже если не будет судебного преследования.
Во-вторых, развитие вопроса неприкосновенности происходит и вне контекста этого конкретного специального суда. Поэтому не исключено, что, возможно, через десять лет неприкосновенность получит дальнейшее определение, вероятно, в контексте другой ситуации.
Похоже, вы обеспокоены тем, что устав может дать обратный ход, если он закрепит в какой-то форме то, что на данный момент все еще является динамичным.
Да, я думаю, что это было бы досадно. Преступление агрессии – это такое преступление руководства, что, конечно, очень важно наработать закон, который бы четко давал понять, что ответственность несут не только Путины и Лавровы этого мира, что если вы являетесь военным лидером или второстепенным политическим лидером и играете важную роль, то вы также подпадаете под уголовную ответственность. Если это будет результатом того, что произойдет, то это будет иметь большую ценность. Однако я считаю, что преступление агрессии особенно касается тех, кто находится на абсолютной верхушке. Я также думаю, что структура России такова, что Путин играет в ней огромную роль. И поэтому, возможно, было бы искажением рассказа, нарратива и выразительного эффекта этого трибунала, если бы этот конкретный главный актер остался безнаказанным.
А как насчет заочных судебных процессов, ведь именно об этой проблеме вы говорили с Основной группой, когда приехали в Вильнюс, и на примере судебного процесса над МН17 вы утверждали, что при наличии гарантий это вполне нормальный способ проведения судебного разбирательства?
Это огромное достижение переговоров, поскольку заочное судопроизводство является вполне нормальным в некоторых странах, например, в Нидерландах, и считается таким, что не полностью соответствует принципу справедливого судебного разбирательства в других правовых системах. Поэтому много дискуссий было посвящено обмену опытом. Что действительно важно, так это то, что этот новый суд является частью Совета Европы, который имеет Европейский суд по правам человека. А Европейский суд по правам человека на протяжении десятилетий заявлял, что заочное судопроизводство не является нарушением справедливого судебного разбирательства, если вы придерживаетесь определенных процессуальных гарантий.
Кроме того, мы получаем юрисдикцию, которая, как мы понимаем, будет базироваться только на территориальном суверенитете Украины, а также то, что Генеральный прокурор Украины будет предоставлять доказательства прокурору специального трибунала.
Здесь важна территориальная юрисдикция. Украина это допускает, потому что агрессия была совершена на их территории. Следовательно, должны быть способы обмена доказательствами. Доказательства, которые Украина хранит в своей национальной системе и которыми она должна иметь возможность поделиться с этим трибуналом. И доказательства, которыми будут делиться другие государства. Вот почему Международный центр по преследованию преступлений агрессии [МЦПП был создан 2 года назад в Гааге рядом государств, включая Украину], будет очень важным. Это сотрудничество уже началось в рамках МЦПП для проведения расследований, заведения досье и получения информации, разведывательных данных от разных стран и организаций, которые были к этому привлечены. Все это можно передать в данный специальный трибунал, чтобы не начинать все сначала и не полагаться только на то, что удалось собрать Украине. Хотя то, что мы узнали из судебного процесса над MH17, свидетельствует о том, что Украина очень и очень способна, особенно ее разведка, собирать различные доказательства, которые вам нужны. Важные доказательства по делу Путина будет собрать очень легко, поскольку понятно, что он у власти, и он о многого наговорил. Но что будет интересным, так это объем разведывательной информации, которой Украина и другие государства смогли поделиться относительно конкретных других лидеров, которые организовывали, планировали, готовили, выполняли определенные военные операции, которые были настолько важными, что подпадают под понятие преступления агрессии.
Вы упомянули о МЦПП, но вы также упомянули о Международном уголовном суде, который в очень ограниченной форме рассматривает преступление агрессии. Так как, по вашему мнению, этот новый трибунал вписывается в то, что уже есть в МУС, который уже выдал ордера на арест Путина и Шойгу?
Я считаю, что они полностью взаимодополняющие, а не конкурирующие суды или соперники. На самом деле это ложное понимание того, как эти субъекты сотрудничают между собой. Это происходит от осознания того, что МУС не в состоянии что-то сделать. Также важно продолжать дискуссии о возобновлении действия поправки о преступлении агрессии [в МУС]. Я думаю, что это очень сложно, но, возможно, после этого Трибунала по преступлению агрессии появится новое веяние, новые возможности.
Основная группа состояла преимущественно из европейских стран, и им так и не удалось привлечь ни одного африканского государства. Им удалось привлечь Коста-Рику, но даже если мы соглашаемся с тем, что Украина находится в Европе, а значит, это европейская проблема, все равно чувствуется, что это что-то вроде трибунала Глобального Севера, не так ли?
Это очень досадно, но, безусловно, связано с тем, что произошло на переговорах в МУС по поправке об агрессии в Кампале. Африканские государства, латиноамериканские государства, азиатские государства считают, что это не их война. Они также справедливо отмечают, что Европа не всегда играла очень благоприятную роль в их конфликтах, поэтому часть того, что происходит, – это данная динамика. Африканские и латиноамериканские государства возглавляли дискуссию, утверждая, что преступление агрессии должно быть полноценным преступлением, как и все другие преступления. Они были категорически против тех результатов, к которым подталкивали эти мощные западные государства. И поэтому, когда эти государства потом просят страны Африки и Латинской Америки помочь им, это выглядит довольно лицемерно, и я это понимаю. Очень важно попытаться признать это прошлое и попытаться использовать это развитие событий как, возможно, новый шаг к более универсальному пониманию, а не к подходу к преступлению агрессии, в котором доминируют сильные государства.
И в заключение, мы находимся на очень конкретном этапе потенциального прекращения боевых действий – будет ли это 30-дневное перемирие, или какие-то переговоры и так далее. Как вы считаете, есть ли гарантия того, что этот трибунал состоится? Считаете ли вы, что существует вероятность того, что мы в конце концов скажем: «Ладно, этим элементом придется пожертвовать в интересах мира»?
Никогда не знаешь. Для Украины это действительно важно. Но и в международном сообществе есть те, кто борется с преступлением агрессии десятилетиями. Единственное международное преследование преступления агрессии произошло сразу после Второй мировой войны. С тех пор мы стали свидетелями еще 80 лет переговоров по определению преступления агрессии. Мы видим, что существует много агрессии, в первую очередь со стороны России, но не только России. Норма территориальной целостности и связанная с ней система коллективной безопасности действительно разваливается, а то и вовсе почти уже не существует. Поэтому ставки очень высоки. Мы не можем позволить российской агрессии остаться без наказания, без какого-либо подтверждения норм, потому что, я думаю, все понимают, что, особенно в это время, это означает не просто пожертвовать признанием Украины в этой конкретной агрессии, но и способностью отстаивать или пытаться возродить территориальную целостность как таковую.
